Валерий Кириллов: «На своей земле живем…»

Вот уже двадцать лет они с супругой Верой Николаевной в основном живут в Андреаполе, на родине писателя, хотя квартира у них есть и в Твери. Там дети, внуки, другие родственники. А еще там – друзья и недруги, которые, конечно, не могут не помнить опального Кириллова. Двадцать с лишним лет он возглавлял главные тверские газеты «Смена» и «Калининская правда», был народным депутатом России, мог бы быть обласкан властью. Но обстоятельства сложились так, что власть 90-х и писатель Кириллов  оказались по разные стороны. Серия публикаций Валерия Яковлевича о чиновниках-коррупционерах и, особенно, его антиглобалистская пьеса-фарс «Затмение», вызвали у них буквально зубовный скрежет. Это привело к тому, что  Валерий Кириллов, как и его первый заместитель писатель Михаил Петров, были в начале 2001 года грубо изгнаны из газеты.

- Кстати, почему именно «Затмение»? Какой смысл в названии?

- Смысл в том, что над Россией в 90-е годы опустилось затмение безвременья. В нем правили бал люди, поставившие целью разграбление страны, личное обогащение. Кадровая политика в России в значительной мере определялась извне. Помнится, мой друг, полковник в отставке Александр Клочков сказал: «Тебя не губернатор Платов уволил, тебя цэрэушники и «пятая колонна» убрали». Бывалый разведчик, прошедший Афган командиром батальона спецназа ГРУ, знал, что говорил.
 
- Ты не боишься так открыто говорить об этом?

- Чего бояться? Мы своей земле живем, на русской. Да и многое изменилось с тех пор в России.

- Сколько тебе  было, когда, грубо говоря, тебя выбросили на улицу? 

- Мне шел пятьдесят пятый год. На работу никуда не брали. Даже в университете, где студенты филфака защищали дипломы по моему творчеству, не дали ни одного лекционного часа. Ладно бы дело касалось одного меня. Супругу вызвал руководитель управления образования и сказал: «Мне приказано от вас избавиться». «Виновата» она, опытный педагог, отличник образования России, помимо моей «неуправляемости», была еще и в том, что не «пускала» в школы области антироссийский учебник истории Кредера, изданный на деньги Сороса. Все-таки ей дали доработать несколько месяцев до пенсии. Не избежали травли и издевательств со стороны русофобского клана и наши дети.

- Как  жилось при пятилетней безработице?

- Андреаполь спас, дом родной, к тому времени осиротевший: отец и мать умерли. Приехал почти без денег, взялся старые хозяйственные постройки разбирать, картошку посадил на огороде. Земляки помогали, друзья. Пером кое-что зарабатывал. Потом супруга вышла на пенсию, перебралась в Андреаполь. Кур развели. Варенья и солений заготавливаем в достатке. Земля, лес, озеро – спасение для русского человека.
   
- Ты по-прежнему в замечательной творческой форме. С интересом читаю твои статьи, очерки, рассказы в «Советской России», на портале «Русская народная линия», сайте «Союз писателей России».

- Печатают, спасибо. Так-то в Твери печататься особо негде.

- И книги издаешь. 

- Издаю, да… Благодаря добрым людям… Недавно вышли из печати избранные очерки «И душа с душою говорит». О подвижниках, которые встретились мне на жизненном пути.

- Выступаешь в разных жанрах: художественная проза, публицистика, краеведение, поэзия.

- Поэтом себя не считаю. Большей частью это песенные стихи. 

- Говорят, берешь  баян в руки и сразу сочиняете слова и мелодию.

- Примерно так…

- В  твоем творчестве сочетается  доказательная жесткость в публицистике и такой тонкий лиризм, глубокое проникновение в человеческие характеры в художественной прозе. Прочту отклик на твои рассказы, помещенные на сайте «Союз писателей России»: «Как же хорошо написано – ярко, от души, играет слово всеми красками меж людьми, они людьми и остаются. Да, всё же сердце России в глубинке. Там не только чистый воздух, и люди чище, проще, яснее…».

-  Для русского национального характера крайности свойственны. Я об этом более подробно написал в очерке «Хлебы Михаила Петрова».
 
- Когда прочел твой роман «Не сошедшие с круга», поразился масштабности взгляда на то, что происходило в первый военный год на нашей калининской земле. Хотя и художественная вещь, но на богатейшей документальной основе, касающейся судеб 22-й и 29-й армий, и не только их.
 
- Тут не одна моя заслуга. По документальной части помог замечательный краевед, полковник в отставке Владимир Иванович Горбачев. Он в Пензе живет.

- Страшно читать отдельные эпизоды. Например, как свои же расстреливали легендарного героя обороны Великих Лук комдива 48-й танковой дивизии Дмитрия Яковлевича Яковлева.

- Во многом благодаря его дивизии наши войска больше месяца держали раздражавший фашистов «великолукский выступ». В 1956 году Яковлева реабилитировали. Можно было бы отыскать место, где он похоронен, точнее закопан в яме. В урочище недалеко от Андреаполя это произошло. Ставил я вопрос. В обладминистрацию писал лет семь тому назад. На имя губернатора. Никому не нужно… 

Судьба всего командного состава 22-й армии драматична. Бывший командарм Ершаков, командуя уже 20-й армией, попадет под Вязьмой в плен. Умрет летом 1942 года в лагере Хаммельбург. Командир одного из корпусов, уже в другом качестве, тоже через несколько месяцев окажется в плену – там же, в Хаммельбурге. Командир второго корпуса пропадет бесследно под Великими Луками. Немцы тогда ударили в стык 22-й и 29-й армий. А Яковлева… да… его расстреляли по приговору трибунала. Не погнал безоружных танкистов у станции Назимово на немецкие танки. Приказ не выполнил. Когда я напечатал очерк о нем в «Советской России», мне звонил из Харькова его сын, врач по профессии. Плача, сказал: «Молюсь за вас…».

- Ты подробно описываешь атмосферу концлагеря Хаммельсбург… Пользовался источниками?

- Разумеется. Особенно помогла одна книга в переводе с польского. Мне ее директор тверского магазина «Букинист» Коля Рассудков разыскал, мы с ним еще по комсомолу были знакомы.

- Поразительная история немецкого офицера. Мальчишки по весне находят его труп, в гимнастерке документы и фото матери…

- Да… Они приносят документы и фото в деревню, и бригадир Федор Иванов узнает в немке на фото свою возлюбленную и понимает: немецкий офицер – его сын. Он, Федор-то, в немецком плену был шесть лет в Первую мировую войну. Тоже документальная подоплека имелась.

Однажды мне рассказали: когда немцы в январе сорок второго отступали от Пено, в деревню Величково к Даниле Сухорукову явился его обмороженный сын. Поговорили по-немецки о чем-то, и он быстро ушел. Мороз за тридцать, а они прибыли из Франции поездом, в легких шинелях. Из трех тысяч человек в Торопец вышли около сорока. Замерзали на льду Западной Двины, в урочище Волчьи Ямы… Ну, я, конечно, домыслил эту историю. В романе Федор тайком хоронит своего немецкого сына.

- Еще одна канва поразила…  Приезжает журналист немецкой военной газеты, находит учительницу Челышевскую, еврейку по национальности, видит на стене ее дома фото девушки и понимает: это его сестра по отцу. Она в это время находится в составе нашей спецгруппы в тылу врага, радистка…
 
- Тоже вымысел. Но с долей достоверности. Записал как-то историю о том, что управляющим у местного фабриканта был немец, с ним жил его маленький сын, а жена осталась в Германии. У него роман был с сельской учительницей. До этого к ней приезжал ее бывший коллега, тоже учитель, ставший офицер царской армии. Деревенские думали, что сын от него, а он был от немца. Она скрывала. Офицер царский тоже не совсем вымышленный. Прототипом стал мой двоюродный дядя – бывший учитель сельской школы, штабс-капитан царской армии. Он потом в Красной Армии служил. Со Сталиным, как мне рассказывали, познакомился под Царицыном.

- Но в романе прототип Иевлев эмигрирует во Францию. И там происходит нечаянная встреча в ресторане при парижской гостинице с будущим командармом 22-й армии Юшкевичем.
 
- Да, там собиралась группа русских эмигрантов. И у них состоялся спор о будущем России. Юшкевич в то время под вымышленным именем добирался через Францию в Испанию, где станет советников республиканцев. В Париже советников встречали представители нашего посольства. Поездом добирались до границы с Испанией, дальше их перевозили маленькими самолетами. Все это тоже пришлось изучать по источникам. Частично помогли воспоминания легендарного адмирала Николая Герасимовича Кузнецова, он тоже в 1936-м был советником в Испании. С одним из сыновей адмирала Николаем Николаевичем я был знаком, он избу купил в наших краях, в деревне Козлово Село. Сейчас поддерживаем отношения с его женой, доктором исторических наук Раисой Васильевной Кузнецовой.
 
- Трагичен образ старика Дорофея Дорофеевича. Он люто и тайно ненавидит советскую власть, готовит для немцев расстрельный список активистов, рисует на воротах немецкую свастику. Но жена, дети у него иные. Дочь – подпольщица, работает в немецкой комендатуре, сын отказывается служить немцам. Его при побеге убивают, а Дорофей Дорофеевич – он был конюхом комендатуры, вешается в хлеву.

- Не на пустом месте родился образ. 

- А судьба трех братьев Звонаревых, основных героев, вымышленная? 

- Не совсем так. Старшего, партизана, я частично списал со своего отца. Отец партизанил, принципиален был, тверд характером. До конца жизни с исключительным уважением относился к Сталину.

- Два брата выживут. Один, средний, умирает рядом с деревней по дороге из госпиталя.

- Увидев, как мужики косят утром у родной деревни, попросил косу – так захотелось ему крестьянской работы, а было нельзя. У него осколок возле сердца сидел. Во время косьбы и умер, не успев повидать мать. Мне житель деревни Соболево Василий Терентьев рассказал, как его брат, с осколком возле сердца, умер  по дороге с медкомиссии в деревню. Отсюда родилось. На этом роман, собственно, и заканчивается.

- Думаю, если снять по роману сериал, увлекательный и патриотичный мог бы получиться.

- Сейчас другие сериалы снимают. Меня один тверской писатель укоряет: «Роман твой не в формате. У тебя о Сталине четырнадцать глав…». Но есть «формат» и есть историческая правда. Сталин – выдающаяся фигура. Трагическая, противоречивая, но выдающаяся. Если бы не он, мы бы с вами сейчас не беседовали. И воровать чубайсоидам было бы нечего. К сожалению, в наши дни антисоветчина доминирует. Энкавэдэшников негодяями показывают, весь советский период обливают грязью. Между прочим, Черчилль – умный был человек, он сказал: «Страна, которая борется со своим прошлым, не имеет будущего». А «новая элита» российская борется…

- За это премии дают.

- Ну да… Матрица была такая заложена еще в 90-е. Прилепину за «Обитель» дали, и не одну. Фильм поганенький по ней сняли. Он вообще весь в премиях, Захар Прилепин. Каких только восторженных эпитетов для раскрутки ему не прилепили! Даже «выдающегося философа». Затем в политику двинули.

- Практически в одно время с романом «Не сошедшие с круга» вышла твоя дневниковая проза «Почвенники и отчужденцы». Сколько лет ведешь дневники? По-моему, лет тридцать…

- С 1989 года. Когда почувствовал значимость разворачивающихся событий. «Советская Россия» печатает их новые циклы под рубрикой «Взгляд из русской провинции». На портале «Русская народная линия» появились публикации… Еще третье издание книги по истории партизанского движения в Калининской области вышло не так давно. Несколько лет потратил. Одних фотографий в книге свыше четырехсот пятидесяти. Детям, внукам партизан и подпольщиков ее раздарил. А власти, как и предполагал, это не нужно. У нее свое понимание патриотизма.

- Судьба твоя могла сложиться и по-иному?

- Могла. Когда народным депутатом России был, предлагали должности в ельцинском окружении. Отказался. Понял, что за публика вокруг Ельцина крутится. Начали с того, что землю превратили в товар. А земля для русского человека – святое. Не зря он ее матушкой, кормилицей называл. Бывшая коллега из «Тверской жизни» укоряла: «Валера, ты бы мог жить в хрустальном дворце»! А на кой он мне нужен, этот дворец? Мне и в крестьянской избе хорошо.

- По жизни, наверное, со многими интересными людьми встречаться довелось. Писателями, политиками….

- Встречался, конечно. С Борисом Полевым, Иваном Васильевым – он предисловие к моей первой книге написал, Владимиром Солоухиным, Борисом Можаевым, Николаем Старшиновым, Михаилом Алексеевым, Татьяной Глушковой, Булатом Окуджавой… 

- С Андреем Дементьевым был хорошо знаком…

- Был, еще со времен журналистской молодости, но потом наступило полное отчуждение. У него тяга к славе была непомерная. Помню, Ассоциацию тверских землячеств он возглавил. Тверские некоторые, не подумав, стали в нее вступать. Вроде как мы на своей родной земле уже и не хозяева. А если не мы, то кто? Я статью написал «Хозяева или постояльцы?», напечатал в «Тверской газете». Дементьев, естественно, возмутился. Владимир Сергеевич Бушин меня тогда поддержал своей публикацией. Он, кстати, невысоко ставил Дементьева как поэта.

- А как оцениваешь творчество Дементьева?

- Он проявил себя как хороший поэт-песенник, но не как выдающийся русский классик, каким его пытаются представить. При открытии Дома поэзии Андрея Дементьева либеральная пресса писала: «Тверь превращается в столицу мировой поэзии». Ничего подобного не произошло. Тверская поэзия в глубоком кризисе. Где имена, равные Николаю Тряпкину, Владимиру Соколову, Александру Гевелингу, Константину Рябенькому, Владимиру Соловьеву, Галине Безруковой? В основном на поверхности мелкие тщеславные фигуры, не способные понять, что поэт в России всегда был «больше, чем поэт». Их, этих ребят, общество потребления породило. Это не столько их вина, сколько беда наша. Читаешь творения иных молодых – до сути не добраться. А что говорил святой Амвросий Оптинский: «Где просто, там и ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». 
Согласен, нам очень недостает чистой, умной, неравнодушной, по-настоящему русской поэзии, какой она была… Я уж не говорю о состоянии художественной прозы и публицистики. Когда вступал в Союз писателей СССР, в областной писательской организации состояли на учете полтора десятка человек, власть с нами считалась. Сейчас членов Союза писателей в области где-то около шестидесяти, а голоса их в защиту традиций русской литературы, русской словесности не слышно. Престиж писательского звания сильно упал.

- Кто из современных поэтов, писателей тебе ближе?

- В поэзии Валентин Сорокин, Юнна Мориц, Леонид Корнилов… Еще пару-тройку фамилий могу назвать. Тебя в том числе. В художественной прозе… затрудняюсь ответить. Разве что Владимир Личутин. Самобытный писатель. В публицистике  несколько сильных фигур: Александр Фролов, Светлана Замлелова, Лидия Сычева, Александр Бобров…

- Бушин сильный публицист был…

- С перехлестом порой, излишней категоричностью, но сильный. Эрудит большой в литературе. Мы с ним переписывались. Один раз повздорили из-за оценки Прилепина. Он Прилепиным вначале очаровался. Потом, как я понял, разобрался, что к чему. Прилепин – такой же изобретенный «проект», как, скажем, Бояков. Не зря они в паре уничтожают традиции русского классического театра во МХАТе имени Горького. Прикрываются православием, патриотизмом, а суть-то бесовская проглядывает.

- И с Путиным ты, насколько я знаю, встречался?

- Ну, не напрямую… Он на первый срок собирался избираться, и в Кремль на встречу с ним пригласили группу опытных региональных редакторов. Записывать было не рекомендовано, но я записал. Помню, Путин откровенно сказал: «Не знаю, сколько мне дадут поработать, но первое, что хочу сделать – прекратить войну в Чечне». Перед коллективным фотографированием я подарил ему две своих книги, а когда фотографировать стали, оказался рядом с ним. Меня в это время уже собирались с работы выгонять как «неуправляемого». Ну, думаю, проверю чиновников на вшивость. Печатаю в очередном номере «Тверской жизни» фото, где я рядом с Путиным. Наутро звонит перепуганный помощник губернатора Платова, предлагает встретиться, чтобы строить отношения в «новом формате». Дал ему отказ. В ту пору уже остро чувствовал свою несовместимость с «новой элитой».
 
- Вот ты вспомнил слова Путина: «Не знаю, сколько мне дадут поработать…».

- Да, так он и сказал. Он же не всесилен, Путин-то. Вокруг множество факторов, обстоятельств, от которых он зависим. Кстати, два друга путинских по Питеру,  Геннадий Селезнев и Олег Руднов, были моими однокурсниками на факультете журналистики Ленинградского университета. Нашей с тобой альма-матер…  С Селезневым мы нередко виделись, когда работали редакторами молодежек. Случалось, по рюмахе пропускали.

- Как к Путину относишься?

- Он – умный, я бы сказал – проницательный. Как опытный чекист и политик, понимает: слова нужны для того, чтобы скрывать свои мысли. Успел перевооружить армию – это важно. Теперь, думаю, Россию не сомнут. Побоятся. Критику оставлю при себе. Она в моих статьях. Недавно Геннадий Зюганов выступал на съезде: много справедливого произнес. Конечно, критиковать – одно, а вот критику воплотить в жизнь – другое. Слишком глубоко Россия заглотила наживку глобализма. Еще с ельцинских пор. Но критиковать надо… Маловато сегодня критикующих, все больше трусов, карьеристов, приспособленцев. Как бы чего не вышло…

- Газет, которыми ты много лет руководил и которые считались одними из лучших в России, уже нет. Не жалко их?

- «Тверскую жизнь», конечно, надо было сохранить. С этой газетой связана вся история тверской печати прошлого века, тверская журналистская школа. И значительная часть твоей жизни тоже. Ведь в молодые годы ты заведовал в «Тверской жизни» отделом культуры…

- Замечательное время… Область развивалась. Было о чем писать.

- Приспособленчество «Тверскую жизнь» погубило, желание угодить власти. Понимаешь, стоящую газету нельзя делать с дрожащими коленками. Нужно иметь убеждения, позицию. А когда вместо убеждений у редакторов на уме «бабки», попытка удержаться за кресло, исход очевиден. 

- Что такое, по-твоему, патриотизм?

- Где-то, не помню, где, мне встретилась мысль: патриотизм – это когда интересы личности совпадают с интересами государства. Я не отождествляю патриотизм с властью, каким-либо конкретным лицом. Лица меняются… Верность, преданность Родине – важнее всего. В простом народе это развито и сейчас, а «элитка» изначально погладывает на Запад. Там у нее «запасные аэродромы». У всех этих чубайсов, грефов, потаниных, прочих.

- Твое понимание счастья?

- Ну, это сложный вопрос… У каждого – оно свое. Лев Николаевич Толстой считал: «Счастье это твое сбывшееся ожидание удовольствия». Но я думаю, чем больше у человека ожидания удовольствия, тем больше и разочарований. Надо стремиться жить по нравственной норме, а это очень непросто. Все мы, в той или иной степени, греховны, и Господь каждому судия.

- На твой взгляд, чего в современной России особенно не хватает?

- Индустриализации провинции и социальной справедливости. В первую очередь это способно дать людям веру в будущее, вытащить Россию из демографической ямы, в которую ее загнал либерализм. Нужен новый экономический, социальный курс. Разговоры о том, что у нас «социальное государство» – популизм чистейшей воды, у нас катастрофически разделенное государство. На местах развился клановый феодализм с криминальным оттенком, а власть сверху смотрит на это сквозь пальцы.

- Политика все-таки тебя на обошла. Являешься одним из учредителей Тверского регионального отделения Международного общественного движения  «Русское собрание».

- Оно против либерализма и глобализма, отстаивает русские традиционные ценности. Несколько раз выступал на выездных конференциях «Русского собрания» в Калязине. Сотрудничаю еще с общероссийским движением «Народный Собор». Считаю, и оно много полезного делает для России в смысле патриотического воспитания. А либералы наглеют, рогом прут. Произошла сатанинская подмена смыслов бытия, все опошляется. Надо этому противостоять как-то.

- Публицистика, согласись, тоже политика? 

- Это дальнобойная артиллерия в журналистике. Тебе это ведомо не хуже меня. Столько проработал собкором «Советской России», «Правды»…

- Смотрю, лодка во дворе накачанная. Рыбачить собираешься? 

- Хотел вечером щучку взять на живца. Но  энтузиазма не хватило собраться. Не тот энтузиазм, что прежде. Но завтра утром, наверное, соберусь.

- Край андреапольский близок и мне. Здесь родина моих родителей. 

- Я знаю, Геннадий. Земляки мы, получается. А может, даже и родственники. Мир тесен.

Беседовал Геннадий САЗОНОВ, Вологда – Андреаполь

Обсудить