Сегодня 17 февраля, 21:35:46
temperature-10°C
$
91.43
95.8
Батл «Русская поэзия XX века: живая и мертвая», прошедший в Твери в пространстве букиниста «Что делать?», собрал достаточно большую, а главное, увлеченную темой аудиторию. Словесный поединок, развернувшийся перед ними, оказался содержательным, эмоциональным, порой с неожиданными тезисами и цитатами.
Русская поэзия стала полем брани для участников литературного батла в Твери
«Вся Тверь» анонсировала эту литературную битву, устроенную сообществом «В твердом переплете». Диалог мастерски вели гость из Подольска Тимур Селиванов, независимый исследователь, автор телеграм-канала «Я книгоноша», и Артур Пашков, журналист, арт-блогер, ведущий дзен-канала «Посиделки у Сидора и Устиньи» из Твери. Дирижером этой баталии выступил журналист Сергей Алексеев.

Участники батла проявили свою обширную эрудицию и свободное владение темой. Они с легкостью жонглировали многочисленными именами и цитатами, терминами, подхватывали их друг у друга на лету. А слушатели, далеко не всегда согласные с категорично высказанными суждениями, тем не менее получали удовольствие от оригинально выданных мыслей и аргументов. И пусть не по всем статьям соперники оказались на противоположных сторонах баррикады (во многом их вкусы и отношения совпадали), их диалог был как угощение для гурманов. Постоянный посетитель батлов Антон Грушичев оставил комментарий: «Спасибо всем. Случился праздник, не побоюсь этого слова)) Прекрасная подготовка сторон наметила кучу возможных будущих встреч». А мэтр тверской журналистики Валерий Смирнов продолжал рефлексировать и на следующий день: «Ребята позабавили. Безусловно, эрудированные, но с совершенно иным восприятием поэзии. Молодое поколение».
Русская поэзия стала полем брани для участников литературного батла в Твери
Забегая вперед сразу скажем – победила дружба (на батлах «В твёрдом переплёте» это впервые). Зрителям очень сложно было отдать предпочтение одному из участников.

Если коротко: досталось и Марине Цветаевой за возгонку чувств, и Андрею Вознесенкому с его двухмерной поэзией, созданной ради броских метафор. (Обращаем внимание! Это мнение участников батла, а не редакции!). Кто-то от души посмеялся над Колосовским, возомнившим себя Пушкиным (из разряда: так плохо, что хорошо). Часто поминаемый Дмитрий Пригов то причислялся к графоманам, то к псевдонаивным лирикам, то к редким авторам, которых можно безболезненно читать помногу, целыми томами, и не надоест.

Авангардной поэзии дали добро, когда в ней либо сильно лирическое начало, либо она говорит о вещах, которые актуальны и узнаваемы. И обзорно прошлись по авангарду сегодня – уникальному торговому предложению, где идея важнее результата: поэзия-перфоманс, в мемах, в виде мультимедийных сайтов, распечатанная на 3D-принтере, поэтические вечера в Майнкрафте и Роблоксе. 

При выборе собрания сочинений или избранного оба оппонента остановились на втором варианте: как правило, поэты, в том числе и великие, пишут неровно. Отдельные хорошие стихотворения тонут в посредственности, и в результате после прочтения остается только маета, поэт кажется много хуже, чем он есть на деле.

Участники высказывались на темы, должна ли быть поэзия понятной, популярной или маргинальной, хорошо ли читать стихи вслух на публику (прозвучало признание: перед вами человек, пострадавший от участия в поэтических вечерах). Суждения не бесспорные (тем лучше, будят эмоцию), субъективные (на что не раз ссылались участники), но как красиво и отнюдь не легковесно преподнесенные.

У редакции «Вся Тверь» оказались уникальные материалы участников батла. Мы решили составить для вас выборочную компиляцию из них, чтобы продлить удовольствие от дискуссии. Всего вопросов было 10. Вот некоторые из них.

Кого из общепризнанных авторов вы терпеть не можете и почему?

Тимур Селиванов: Предложил этот вопрос, поскольку для меня и, надеюсь, для моего оппонента тоже, поэзия – это сущностно важное, любимое дело, где невозможна теплохладность. Над поэзией можно подтрунивать и даже издеваться, снижать пафос иронией и так далее, главное — сохранять личную, кровную заинтересованность и включенность. А там, где есть любовь, неизбежно возникает и ненависть, отвращение – мы ведь самим своим выбором: «вот этот автор мне нравится, вот этот мне ценен» перечеркиваем многих других авторов с противоположным, несовместным стилем, целые направления поэтические отвергаем. Я не могу себе представить поэтической всеядности.

Пример особенно неприятного мне поэта – Марина Цветаева, ее способ поэтического речепроизводства. Он подпитывается искусственной возгонкой чувств, стремится выразить их предельно – и в этом смысле Цветаева, конечно, плоть от плоти ненавистного мне в большинстве своих проявлений Серебряного века. Там, где символисты заламывали руки от несовершенства мира, Цветаева руки впрямую ломает, доводит свои стихи до исступления. Отсюда эти постоянные до комичности тире:
Я к небу воздеваю руки –
Как – древле – девушка одна.

Отсюда эти заполошные эллипсисы, когда стих задыхается на полуслове, вроде:
Ну, за голову: счастливы?
Нет?

Мне во всех этих приемах видится в первую очередь растравливание, доведение стихов, себя и своих читателей до истерии. И я вижу в этом опасную фальшь. Невозможно присутствовать в поэзии все время, как невозможно все время молиться или все время с одинаковой интенсивностью любить. А стихи Марины Цветаевой как будто пытаются имитировать вот этот предел интенсивности, навязать себя, создать такую безвоздушную среду, где все поэзия, каждый поступок поэзия, каждое слово в разговоре и так далее. Происходит сращение поэзии и жизни, до неразличимости и трагического результата в конце. Стихи цветаевские превратились в уродливую опухоль, которая вытеснила самого человека.

Артур Пашков: Мне кажется, что для неблизких и нелюбимых мной авторов фраза «терпеть не могу» слишком резка. Я «терпеть не могу» не их самих и даже не столько поэтическое творчество, сколько идейное наполнение написанного. Один из самых раздражающих меня авторов – это Андрей Вознесенский.

Поэт большого таланта, который, кажется, так толком и не понял, что и о чем он хочет писать. В этом плане из шестидесятников он уступает не только Ахмадуллиной, но и Евтушенко с его самоподзаводом трибуна. Вознесенский явно ориентируется на дерганую, нервную строфику Цветаевой, но, на мой взгляд, не обладает ее темпераментом. Гармонично соединить не самый громкий голос и угловатую поэтику ему иногда действительно удавалось в стихах. Может быть, едва ли не лучшее, что сочинил Вознесенский, – это «Осень в Сигулде». Здесь сквозь периодически прорывающуюся неряшливость формы, приблизительность метафор (например, знаменитое «входило прозренье, как в резиновую перчатку
красный мужской кулак» – в перчатку входит раскрытая ладонь, а не кулак) звучит очень пронзительная, чистая и лиричная интонация, особенно в первых строфах:
Свисаю с вагонной площадки,
прощайте,
прощай, мое лето,
пора мне,
на даче стучат топорами,
мой дом забивают дощатый,
прощайте,
леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку – унесли.

Но в целом поэзия Вознесенского, при всей ее яркости и неожиданных метафорах, - поэзия двухмерная. У него практически нет, по Ходасевичу, прорыва «туда, за синеву». Его образы, в отличие от образов Мандельштама, Ахматовой, даже той же экспрессивной Цветаева, всегда прежде всего визуальны, они нацелены на рождение в мозгу конкретных ярких картинок, а не аллюзий. И, может быть, именно в этом ответ на вопрос, почему, по мнению ряда зарубежных переводчиков, Вознесенского легче переводить на иностранный язык, чем Бродского. Его метафоры можно передать на другом языке, и получится, вероятно, так же или почти так же броско:
…мотоциклисты
 в белых шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.

Мой кот, как радиоприемник,
Зеленым глазом ловит мир.

С иными мирами связывая,
глядят глазами отцов
дети –
широкоглазые
перископы мертвецов.

При всей неожиданности и смелости метафор, все это, как ни парадоксально, очень скучно, потому что рассчитано на мгновенный эффект, а не на вчитывание, на глубину смыслов, переплетение ассоциаций и т.п. 
Такое ощущение, что ради броских метафор многие стихотворения и написаны. Например, поэма «Похороны Гоголя Николая Васильича»: 
«погружается нос мой в лицо, // точно лезвие в нож перочинный». Метафора, по сути, кощунственна, а главное, ничего не говорит ни о Гоголе, ни о его книгах, но Вознесенский словно не замечает. 

И, наконец, последняя и, наверное, главная моя претензия к Вознесенскому. Он откликался на множество событий своей эпохи как журналист, транслируя расхожие представления. Если говорить о личностях, появлявшихся в поэзии Вознесенского, то, на первый взгляд, их очень много – от Петра Первого до Высоцкого, от Гоголя доЛистьева, от Пазолини до Шукшина. Но это многообразие обманчиво. Единственные герои Вознесенского – это сравнение и метафора, именно они определяют художественную логику его текстов, которые, возможно, именно поэтому рассыпаются на отдельные образы. Все это мертворожденное многообразие и, повторюсь, очень скучное.
Русская поэзия стала полем брани для участников литературного батла в Твери
Поэтическая графомания – читать или не читать. Если да, то зачем?

Тимур Селиванов: Поэтическая графомания – я этот термин стараюсь использовать не в ругательном смысле, а в специфическом, которое описывается выражением: «так плохо, что хорошо». Ее производит автор, который, как мы можем судить извне, не умеет – по причинам недостаточной начитанности, психических особенностей или иным – писать как-либо иначе, а писать он при этом должен обязательно неумело. Он скорее всего не рефлексирует над этим «как», а просто заимствует уже готовые поэтические формы и либо наполняет их своим содержимым, либо пытается впрямую подражать. В редких случаях он берется изобретать свой радикальный язык. И как раз из-за плохого владения поэтическими инструментами и плохого чувства языка графоманы нередко легко и без труда приближаются к языковым пределам, до которых обычные поэты могут идти годами проб и ошибок. Когда графоманам везет, они открывают целые поэтические области, которые без них могли бы быть или никогда не открыты, или очень нескоро, и создают свой авторский стиль. Вот ради этих немыслимых и невозможных удач графоманию читать очень полезно и интересно.

Как пример – отрывок из наследия Виктора Евстафьевича Колосовского, поэта-эмигранта первой волны. Мы с моей подругой Анной Слащевой несколько лет назад впервые издали наиболее полное его собрание сочинений, которые ранее выходили только за рубежом и считаются библиографической редкостью.

Виктор Колосовский всерьез считал себя перевоплощенным духом Пушкина. Уже вторую свою книгу, «История мира в стихах» он подписал через тире «В. Колосовский – А.С. Пушкин», в другой выступил как «Виктор Пушкин», ссылался на пушкинские стихи как на свои. Темами поэзии он почти сразу взял вопросы глобальные – возникновение и развитие мира, предстоящий конец света, перерождение душ и проч. Но едва ли не центральная тема поэзии Колосовского – он сам. Он ощущает свою абсолютную значимость. Уже помянутый конец света и всяческие катаклизмы может предотвратить только сам поэт. А если учитывать, что писал Виктор Евстафьевич до невозможности плохо, с ошибками даже орфографическими, как раз вот этот гигантский зазор между полнейшим версификаторским бессилием и предельным масштабом замыслов и собственной значимости превращает Колосовского в действительно великую фигуру времени модерна.

Отрывок из поэмы «Предупреждение о мировой катастрофе»:
Итакъ на этомъ свѣтѣ бѣломъ,
Занимаются разнымъ дѣломъ,
Одни пѣсни вамъ поютъ.
А есть и праздно такъ живутъ
А иные здѣсь хлѣбъ пекутъ,
И насыщаютъ всѣхъ людей
Такъ, какъ и я поэзіей моей.
Вотъ что стихи рекутъ
Конечно, вы можете сказать:
„Какая же намъ польза съ ней
Вотъ съ поэзіи твоей?
Если мы не будемъ ее читать,
То такъ же будемъ жить на свѣтѣ.
Безъ ней мы можемъ обойтися“
Ахъ вы дѣти, дѣти, дѣти,
Давно бы вы перевелися,
И васъ не было бы здѣсь
Земля была бы вся пустая,
Но эта поэзія святая:
Она тайная пища души есть…
Она лишь подкрѣпляетъ васъ.
Эта пища роковая.
Но народъ того не зная,
Что се, целительный есть гласъ.

Артур Пашков: Для человека, который интересуется неофициальной советской поэзией 1950-1980-х годов, такой вопрос, наверное, вовсе не стоит. Для многих, часто абсолютно разных, авторов от Губанова до Всеволода Некрасова, от Холина до Пригова, от Кропивницкого до Елены Шварц, от Яна Сатуновского до Леонида Аронзона графомания – не объективная оценка их творчества, а сам творческий метод. Перед нами именно почти патологическое многописательство, но для поэта необходимость. Открывая избранное (или, страшно сказать, собрание сочинений) Некрасова или Холина, мы тонем в море обрывочных, невнятных, механических, одинаковых стихотворений. Перед нами кухня поэта – неотделанные однотипные фрагменты, если угодно, поток поэтического сознания, который неожиданно обрывается, когда перед нами возникает отличное стихотворение. Скажем, «И я про космическое» Некрасова: 
Полечу или нет – не знаю
До луны или до звезды
Но луну я пробовал на язык
В сорок первом году в Казани
затемнение
война
тем не менее
луна
белый
свет
белый
снег
белый
хлеб
которого нет
никакого нет
Я давным-давно вернулся в Москву
Я почти каждый день обедаю
А на вид луна была вкусная
А на вкус луна была белая.

Невнятное бормотание становится картиной жизни целого поколения, детей войны, испытавших голод, разлуку с родным домом, узнавшим близость смерти. Как замечательно передано здесь восприятие ребенка, который словно и вправду попробовал Луну.

Своеобразным подвижником графомании был и Дмитрий Александрович Пригов. Если Олейников, Глазков, Стратановский и другие талантливые поэты периодически надевали маску либо притворяющегося дураком философа, либо дурака, пытающегося философствовать, Пригов полностью скрылся за маской, окончательно отождествил себя с доморощенным философом, который, по Ходасевичу, «Бог знает что себе бормочет, ища пенсне или ключи». Герой Пригова филосовствует-бормочет буквально за любым занятием, и это не столько неосознанный самим говорящим прорыв в иные сферы, сколько демонстрация окружающей пустоты. Причем социальная обстановка стерта до такой степени, что трудно понять, в какое время написаны стихи – в 70-х? в 90-х? в нулевых?

Только вымоешь посуду
Глядь – уж новая лежит
Уж какая тут свобода
Тут до старости б дожить
Правда, можно и не мыть
Да вот тут приходят разные
Говорят: посуда грязная --
Где уж тут свободе быть

На мой взгляд, поэтический уровень этих и многих других (не всех!) сочинений Пригова невысок, но для того, кто хочет понять, как можно минимальными средствами показать нелепость машинального, автоматического существования, Пригов будет нужен. 

Поэзия Некрасова или Сатуновского – это преодолевающая себя графомания, Пригов – графомания, упивающаяся своей пустотой. Есть и третий, не менее интересный, хотя и самый антипоэтический вариант – графомания, наивно верящая, что является поэзией. Если вынести за скобки стихотворчество в соцсетях и на сайтах типа Стихи.ру, едва ли не ярчайшее выражение такой графомании – сочинительство Ирины Астаховой, более известной как Ах Астахова. Ругать ее и надсмехаться очень легко и абсолютно естественно, но и в этой графомании есть крайне любопытные вещи. Астахова полностью удаляет себя из собственных строчек, ее там нет. По сути, перед нами в любом ее тексте набор тэгов, цельности там нет и быть не может. Астахова собирает все самые расхожие шаблоны, доводит банальность до предела, но для того, чтобы превратить текст в универсальный предмет общего потребления. Интересно, что Астахова часто бессознательно повторяет находки других авторов. Например, в одном из ее стихотворений есть загадочные в своей нелепости строчки: «я наблюдаю, как моя планета стремительно съезжает по оси». Здесь прочитывается не только советская песенка о медведях, трущихся о земную ось, но и Мандельштам («Вооруженный зреньем узких ос, сосущих ось земную, ось земную») и, уж совсем неожиданно малоизвестный даже поклонникам стихов «главдурак» русской поэзии Сергей Нельдихен, заинтересовавший в свое время Гумилева («От старости скрипит земная ось: На ней вертелся долгими веками Тяжелый шар, дымящийся парами, Огнем, водой пронизанный насквозь»).

Всё это делается неосознанно, по наитию, из желания задеть узнаваемой строкой или знакомой интонацией как можно больше читателей, но превращается в один большой шаблон. Стоит ли читать такое? Безусловно, да. Это отличный срез времени.
Русская поэзия стала полем брани для участников литературного батла в Твери
Злободневная поэзия — важна или нет? Если да, то зачем?

Тимур Селиванов: Я бы хотел разобрать творчество нашего современника – поэта Всеволода Емелина, который написал лучшие свои стихи на рубеже веков, а к нынешнему времени и к большому моему огорчению исписался. На его примере как раз хорошо видно, чем опасна злободневность.

Емелин начинал свой творческий путь со стихов о ситуации 90-х – о распаде СССР, о войнах в Чечне, о митингах. Его герой – всегда в историческом смысле проигравший маленький человек, который полон злобой, завистью, отвращением к миру вокруг – к бизнесменам, политикам, мигрантам. Избывает он, но не может окончательно избыть эту свою боль, этот рессентимент в уличных драках и в пьянстве, во всеразъедающей иронии, которая переходит уже в издевательство над собой и другими. На мой взгляд – блестящая и при этом злободневнейшая поэзия. Вот отрывок из стиха «Слова песни из к/ф «Осень на Заречной улице». Герой идет по родной улице, которая неузнаваемо изменилась – повсюду банки и ночные магазины, водка в которых непомерно дорога:
Глаза б мои на вас ослепли,
Обида скулы мне свела,
Зато стучат в соседней церкви,
Как по башке, в колокола.

И я спрошу тебя, Спаситель,
Распятый в храме на стене:
«По ком вы в колокол звоните?
Звоните в колокол по мне!»

По мне невеста не заплачет,
Пора кончать эту фигню.
Не знаю — так или иначе,
Но скоро адрес я сменю.

Зарежут пьяные подростки,
Иммунодефицит заест,
И здесь на этом перекрестке
Задавит белый «мерседес».

По окровавленном асфальте
Размажусь я, красив и юн,
Но вы меня не отпевайте,
Не тычьте свечки на канун.

Без сожаленья, без усилья,
Не взяв за это ни рубля,
Меня своей епитрахилью
Накроет мать-сыра земля.

Емелин говорил изнутри времени, он был ему плоть от плоти, поэтому стихи его быстро стали очень и очень популярны. И вот тут происходит перелом – Емелина зовут работать в газету, сам он заводит Живой Журнал и начинает мельчать, мельчать, мельчать. Где-то ближе к концу нулевых его стихи полностью вырождаются в отклики на актуальные тогда и полузабытые сейчас события, написанные неряшливо, на скорую руку, с юмором уровня Губермана. Мне думается, все потому, что Всеволод Олегович не смог удержать дистанции, а резко ухнул во время, и оно его потащило по своей глади все дальше и дальше. Раньше ему удавалось дать панораму, обобщить, а потом сроки резко сократились, стало не до высказываний полноценных.

В современных условиях остросоциальная поэзия, которая прямо высказывается о войнах, катаклизмах и прочем, очень часто выполняет непоэтические функции: она обозначает принадлежность автора к тому или другому лагерю, сплачивает своими текстами читателей, выражает их мнение. Тенденциозность заменяет собой поэзию.

Артур Пашков: Поэзия в основе своей маргинальна. Но – еще один ее парадокс! – поэт почти всегда откликается на актуальные, злободневные темы. Это может происходить даже помимо его желания. Мы живем в такое время, когда пафос обычно вызывает смех, но поэт 19 века Яков Полонский сказал об этом точно: 

Писатель, – если только он
Волна, а океан – Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.

Яков Петрович служил цензором и про «поражение свободы» знал изнутри. 

Поэтов, которые всю жизнь оставались в башне из слоновой кости, крайне мало. Не слышать своего времени не получается. Какие-то стихи мы сегодня читаем и в лучшем случае про себя отмечаем: вот какой молодец, не оставался в стороне. Но у нас, как известно, страна с непредсказуемым прошлым. 

Писать на злобу дня – это прежде всего писать про ужас дня. А человеку страшно и больно во все времена при любых режимах. Если злободневная поэзия остается в своем времени, это документ эпохи. Если переживает время, это свидетельство о наших днях.

Верлибр в русской поэзии. Как оцениваете?

Тимур Селиванов: Вопрос я предложил отчасти шутки ради, «статус верлибра в русскоязычной поэзии» – это ходовой мем в околопоэтической среде. Но потом припомнил, что множество читателей, даже более-менее искушённых, до сих пор считают, что «если не в рифму и без ритма – это не поэзия». Конечно, всерьез спорить о том, поэзия ли верлибр — то же самое, что задаваться вопросом, живопись ли «Черный квадрат» или музыка ли фриджаз.

Другое дело, что верлибр – это очень хрупкий поджанр. Он подкупает легкостью исполнения – чего, казалось бы, проще, пиши в столбик как Бог на душу положит, и готово дело. Растерять всю поэтичность, саму сущность поэзии на таком пути очень легко. Некоторые авторы решают этот вопрос своеобразно – они заменяют поэтичность исповедальностью, пишут о своих травмах, о невозможно тяжелых переживаниях и событиях. На мой взгляд, это дешевый ход, слезовыжимательный такой, и от частого повторения чувствительность к таким верлибрам-жалобам стирается.

Я стараюсь проверять верлибры таким образом: мысленно скучковываю их в прозаический абзац и пытаюсь читать так, без деления на строки. С верлибрами таксебешными это работает легко, они просто превращаются в посты из соцсетей. А с хорошими не выходит, строки выламываются, и все вместе, если бы оно было в прозе, было бы чересчур жеманным, вычурным, неестественным. Для примера я вам приведу стихи – именно что стихи – двоих замечательных русскоязычных авторов – Василия Мазурина и Ксении Некрасовой.

Вот Мазурин:
Галка
Сегодня у меня
Был критик:
Галка села на окно
И осмотрела комнату —
Книги, бумаги,
Пчеловодную снасть,
Рубанки, ведра
И меня самого.
«Какой же ты глупый!»
Сказала она
Мне по-галчиному:
«Ты завалил себя хламом,
А главного-то и не припас:
Где ж у тебя крылья,
Чтобы улететь
От твоих пустяков?»

А вот Некрасова:
А я недавно молоко пила –
козье –
под сочно-рыжей липой
в осенний полдень.
Огромный синий воздух
гудел под ударами солнца,
а под ногами шуршала трава,
а между землею
и небом – я
и кружка моя молока,
да еще березовый стол –
стоит для моих стихов.

Тут есть и сменяющие друг друга, но упорные ритмы, есть повторы, есть метафорика – многие вполне себе поэтические признаки. Я вам искренне рекомендую обоих авторов почитать, если вы с ними пока не знакомы.

Артур Пашков: Наверное, вопрос родился из-за того, что верлибр может показаться слишком простой формой, дескать, складывай слова, как хочешь, без рифмы, без размера. И действительно, свободный стих может быть псевдопоэзией (впрочем, не чаще, чем стихи рифмованные), но зато в нем не спрячешь пустоту за рифмой. Я не любитель длинных верлибров, в них часто теряется энергия. На мой взгляд, лучшие верлибры в современной поэзии писал Владимир Бурич и пишет Вячеслав Куприянов, известный прежде всего переводами из Рильке. 
Вот примеры из Бурича: 

Чего я жду от завтрашнего дня?
Газет

***
Жизнь —
постепенное снятие
масок
до последней
из гипса

***
Я заглянул к себе ночью в окно
И увидел
что меня там нет
И понял
что меня может не быть

А вот Куприянов:

Просьба к сообразительным 
Не надо
меня понимать 
с полуслова 

дайте договорить 

Сумерки тщеславия 
Каждую ночь 
мертвец 
приподнимает гробовую плиту 
и проверяет на ощупь: 
не стерлось ли 
имя на камне?

***
Желающие услышать полемику вживую, со всеми интонациями, комментариями, дополнительными вопросами, более того – выразить свое мнение, могут это сделать и сейчас: трансляция батла велась в группе «В твердом переплёте».

Подготовила Татьяна Иванченко
Фото: Святослав Михня

Авторские статьи

Легендарной тверской журналистке Кире Кочетковой исполнилось бы 80 лет
15 февраля 2025 11:30

Легендарной тверской журналистке Кире Кочетковой исполнилось бы 80 лет

Сегодня, 15 февраля, легендарной тверской журналистке Кире Кочетковой исполнилось бы 80 лет. Это человек-эпоха. Она не только освещала события – она вживалась в них. Не только описывала людей – роднилась с ними. Сколько имен, биографий хранила ее память. Сколько добрых слов и искренней заинтересованности было у нее для многих, с кем сводила ее журналистская дорога.
Маленькое чувство большого художника
14 февраля 2025 13:00

Маленькое чувство большого художника

В тверском музее живописи Валентина Сидорова «На теплой земле» открылась выставка, которая называется «Большая Россия в маленьком формате».
Бологое – это где-то. Как тверские художники влюбились в край озер и железных дорог
14 февраля 2025 10:00

Бологое – это где-то. Как тверские художники влюбились в край озер и железных дорог

На «Неделе тверской книги» (6+), которая проходит в областной библиотеке им. Горького с 11 февраля, представляют знаковые издания года. Среди них – буклет «Бологое. Краски времени» о живописном пленэре с одноимённым названием, который прошёл в 2023 году. Его представили издатель, краевед, общественный деятель, автор идеи и организатор пленэра Денис Соколов и составитель, автор вступительной статьи, ответственный секретарь Тверского областного отделения Союза художников России, искусствовед Анна Шестакова.
Нужно ли тверичанам тревожиться из-за полчищ змей и насекомых после такой зимы?
6 февраля 2025 20:10

Нужно ли тверичанам тревожиться из-за полчищ змей и насекомых после такой зимы?

Аномально теплая зима удивляет, местами радует, но и тревожит своими последствиями. В новостных лентах, в том числе тверских информагентств, регулярно заявляется о том, каких неприятностей следует ожидать – то полчищ насекомых, то большого количества змей и прочее. «Вся Тверь» решила разобраться, обратившись к профессионалу.
Будьте в курсе! Каждый понедельник мы отправляем наши лучшие материалы за прошедшую неделю. Это удобно!